Он любит повторять: «Нашему делу — актёрскому и режиссёрскому — нельзя научить, но можно научиться». Значит ли это, что процесс самопознания и самообразования в этой профессии бесконечен? Он завершается лишь тогда, когда энергия героя гаснет, и тот явственно ощущает, что более не может «зажигать» других?
Творческий путь художественного руководителя Челябинского муниципального театра «Манекен», Заслуженного артиста России Юрия Бобкова, пожалуй, типичен — для этого коллектива. Увлёкся искусством, когда учился в Челябинском политехническом институте. Вошёл в труппу студенческого театра. Параллельно закончил Щукинское театральное училище в Москве. Состоялся как талантливый, видный актёр, а затем и режиссёр «Манекена». Но о себе рассказывать не любит, «переводит рельсы» на своих актёров и своё любимое детище:
— Я вам сейчас дам книжку про «Манекен» — «Театральные опыты «Манекена» челябинского автора Алексея Шульпина, здесь много чего интересного есть, — отчаянно скромничает Юрий Иванович. — И есть глава, посвящённая моей персоне…
— Что ж, не желаете о себе говорить, давайте про тех, кто рядом.
— В театре очень немного штатных актёров — 10 человек. На сцену выходит человек 15-20. Репертуар складывается таким образом, что практически в каждом спектакле заняты все. Никто не простаивает.
— Но есть, наверное, и свои «звёзды»?
— Прежде всего, Наталья Гончарова. В своё время я начинал с ней работать, как актёр студенческого театра «Манекен». В спектаклях «Две стрелы», «Сорок первый». У нас нет ни одного спектакля без её участия! Считаю её уникальной трагикомической актрисой. В ней удачно сочетаются трагедийное и фарсовое начала. С кем её можно сравнить? Может быть, с Екатериной Васильевой. Но лучше не сравнивать ни с кем. Она одна такая.
— Есть такая своеобразность в вашем театре: актёры являются одновременно и… администраторами, как вы и директор театра Александр Березин. Играющий директор — это, согласитесь, ещё реже, чем даже играющий тренер.
— Это — судьба в театре. Прежде всего, он был актёром, как и его жена Ирина Березина, которая теперь — главный бухгалтер театра. огда мы стали превращаться в профессиональный театр, потребовалось кому-то стать директором, кому-то — бухгалтером. У меня просто рука не поднималась приглашать людей со стороны. Все должности неформально сложились изнутри. Березин, между прочим, ещё и кандидат технических наук, очень дипломатичный, грамотный человек. Есть ещё один замечательный актёр — Сергей Овинов, играет характерные роли. Он многие годы был главным инженером театра. Занимался отоплением, освещением. Потом закончил режиссёрское отделение Академии искусства и культуры, сейчас мой коллега. Многие у нас «приросли», что называется, к театру. Заведующий музыкальной частью Михаил Соболев — бард, аранжировщик, сочиняет музыку.
— Какие-то преобразования постоянно происходят у вас…
— Недавно театр покинул один из ведущих актёров. Пришлось срочно вводить на его роли других. И вдруг открылась одна поразительная вещь. Спектакли, с вновь введёнными актёрами, стали выглядеть совсем иначе, наполнились иными эмоциями и иным смыслом. Такое у нас случилось впервые. Мы — очень маленькая креативная команда. И потому исчезновение одного, столь значимого артиста из этой связки, оказалось подобно взрыву. Я не хочу и не могу его осуждать, это — его выбор. Но у нас рухнул весь репертуар. Подстраховки не было (её, кстати, нет и сегодня, таков уж стиль работы). Я, конечно, внутренне напряжён, думаю, может быть, это неправильно, может, нам нужно взять да и расшириться? Чтобы, в случае чего, «соломка была подстелена». Но пока не решаюсь. Поэтому к новым вводам мы отнеслись очень серьёзно. Практически, как к постановке новых спектаклей. Есть, допустим, спектакль «Беги, Веничка, беги» по произведению Венедикта Ерофеева. Огромные пласты текста. Судьба человека разворачивается прямо на глазах у зрителей. И — рушится, ломается. Главный герой проводит на сцене, никуда не уходя, два с половиной часа. ак без него обойдёшься! Снимать такой спектакль с репертуара не хотелось. Назначил на главную роль Германа Акимова. Он тоже один из ведущих актёров, но у него было несколько иное амплуа. С одной стороны, он — Ромео, с другой — целая серия комических ролей. Он казался мне юношей, думал, что ещё не время ему играть такие взрослые роли. Но я примерился, посмотрел и принял решение. И не ошибся. Герман Акимов совершил настоящий актёрский подвиг. Он «ввёлся» не только в этот спектакль, а подхватил ещё три роли в разных спектаклях. Но эта роль — Венички — стала уникальной. Спектакль зазвучал по-новому.
Точно так же сложилось с двумя новыми ролями для Саши Березина. Ему досталась центральная мужская роль в спектаклях «Сильвия» и «Человек, зверь и добродетель». Мне кажется, оба этих спектакля только выиграли.
Геннадий Зайцев — основатель театра, недавно вернулся в «Манекен» и не только сыграл несколько значительных ролей, но и привнёс неповторимую ауру.
— Но у вас зреют и новые, молодые «звёзды»…
— Наташа Овинова впервые вышла на сцену — с заметной ролью — в спектакле «Сердце Мак Грегора». И серьёзно о себе заявила. С тех пор все юные героини — её. А из совсем молодых… Мы присматриваемся к ребятам, которые работают в студии «Манекена», хотя на сегодня это уже — самостоятельный организм, мы не столь плотно взаимодействуем, как раньше. Они-то — театр любительский, а мы — профессиональный. Это нас разделяет. Там и здесь совсем другой ритм жизни. Алексей Тетюев — как раз тот актёр, которого мы присмотрели в студии. Судя по всему, он решил связать свою жизнь с актёрством. Играет в десяти наших спектаклях.
У нас настолько небольшая, плотная команда, что странно будет не назвать Екатерину Притчину и Игоря расных, Дмитрия Чуфистова и Ирину Патрикееву, Анну Трухову, Галину Долганову… У каждого из них свои главные и коронные роли, без которых наш репертуар немыслим.
— Когда зародилась мысль заняться режиссёрской работой?
— Когда пришёл в театр «Манекен», ещё не знал, чем именно буду заниматься. Просто к тому моменту я фанатически увлёкся театром, как таковым. Ездил в Москву, пересмотрел репертуар многих театров. Влюбился в ту, давнюю, «Таганку»… Потом приехал в Челябинск и узнал, что у меня под боком (я учился на первом курсе Политехнического института) есть, оказывается, некий студенческий театр. Не дожидаясь конкурсного набора, пришёл туда и заявил: «хочу к вам!» Шла репетиция. Меня спросили: а что ты можешь? Почитай, хотя бы, для начала… Но ощущения, что мне надо заниматься именно актёрским делом, если честно, у меня не было. Просто думалось: театр — это что-то замечательное, великое, манящее. А я — рядом. ак не прикоснуться к этому чуду?
Меня взяли в массовку. Всё обучение сводилось примерно к такой формуле: хочешь что-то постичь — наблюдай за другими и учись. Рядышком постой… Если мозги есть, всё равно научишься. На Западе, кстати, большинство театральных школ руководствуется именно таким подходом к обучению. Ну, и в какой-то момент у меня возник, наконец, этот зуд, актёрский… Захотелось что-то сделать. Показалось, например, что можно иначе построить обучение (к тому времени я считал себя уже относительно опытным). Первая студия при театре организована именно мною. Это было примерно в 1976 году. Сейчас студия «Манекена» — отдельное явление. А тогда она не выделялась ещё в нечто особенное. Все вместе жили, творили. Начал проводить тренинги. Много читал профессиональной литературы, пытался понять, что же это за ремесло.
Потом возникла идея поставить нечто, рассчитанное на самых молодых. Тогда только-только заявила о себе Виктория Токарева. Мы пытались написать сценарий по её произведениям, воспроизвести их на сцене. Правда, это ни во что так и не вылилось, осталось внутри учебной работы. Потом начали ещё одну учебную работу — по стихам (как ни странно) Роберта Рождественского. У него имеется несколько философских поэм. Одна из них называется «Вопросительный знак». И наша постановка так же называлась. А потом довольно принципиальный спектакль появился — «Чайка по имени Джонатан Ливингстон». С этой работы начался отсчёт моей режиссёрской деятельности. В спектакле играли многие из нынешнего состава «Манекена». И почти в то же время появилась ещё одна моя режиссёрская работа — «С весной я вернусь к тебе», композиция по книге Николая Островского « ак закалялась сталь». Правда, пришлось её немного переписать, сместить акценты. Её премьера состоялась… в день смерти Брежнева. Я узнал об этом задним числом. Никто из партийных работников, которых тогда обязательно полагалось приглашать на премьеру, не пришёл (хотя обычно приходили, обсуждали и после разрешали или не разрешали просмотры для массового зрителя). И вдруг никого нет. Оказывается, им уже сообщили о скорбном событии. Мы же, ничего не зная, спектакль сыграли. И для себя решили: раз никто не пришёл, значит, играть можно. Очень острый был спектакль в своё время.
— Раньше «Манекен» считался замкнутой структурой, туда не привлекались даже, как вы утверждаете, менеджеры или какие-то продюсеры со стороны. А теперь вы всё активнее приглашаете для сотрудничества «чужих» режиссёров — из Москвы, Петербурга. Чем это вызвано?
— Я не сказал бы, что мы столь активны в этом плане… Скорее, это естественная потребность. Раньше, действительно, такая практика была для нас неестественной. Всю жизнь у нас был один режиссёр — Анатолий Морозов. Потом ещё — изнутри, а не со стороны — «проклюнулся» я. Но если посмотреть на то, кого мы приглашали… Это, всё-таки, все свои люди. Морозов — само собой. Мы давно его звали, но, видимо, в силу своей занятости он долго оттягивал момент своего возвращения в «Манекен». И вот, наконец, он поставил у нас спектакль « оварство и любовь». Ещё режиссёр, которого мы приглашали — это Альберт Буров, декан Щукинского училища, заведующий кафедрой актёрского мастерства, педагог мой бывший. Он поставил у нас «Человек, зверь и добродетель». Другой приглашённый режиссёр — Михаил Чумаченко, тоже педагог — ГИТИСа, на сей раз. Я с ним знаком по фестивалям. Они приезжали на наши фестивали «Театральные опыты», участвовали в работе жюри. Чумаченко как-то признался мне, что влюблён в наш театр. Давай, говорит, я у вас что-нибудь поставлю! Мы с ним долго, года три, наверное, выбирали материал. Он предложил на выбор шесть или семь пьес. И, наконец, мы нашли материал, который показался мне интересным. Он легко вписался в наш стиль, вошёл в контекст репертуара. Мы любим, чтобы у нас один спектакль не был похож на другой. Он предложил «Опасные связи» по Шодерло де Лакло. Такого спектакля у нас ещё не было…
— Вы, кроме прочего, педагог. Ведеёте курс у студентов Челябинской академии культуры и искусств. Готовите себе смену? Чувствуете необходимость обновления?
— Меня в театре давно подталкивали к этому (опять же, потребность возникла изнутри). И из академии зазывали. Раньше у нас был естественный постоянный приток из студии. Но это — пока мы были любителями. Сейчас мы поняли: нужно готовить профессионалов. А как? о мне приходят, и довольно часто люди со стороны, готовые профессионалы. Но меня не покидает мысль: как они будут приживаться, как мы станем находить с ними общий язык? Вот я и решился — набрал курс студентов — 20 человек, мне кажется, очень неплохих. Пока принципиально не привлекаю их к участию в спектаклях. Хотя они их, конечно, смотрят и обсуждают. Считаю, первые два курса очень важно заниматься учёбой. Практика начнётся чуть позже. Нагрузка у них серьёзная, семь специальных дисциплин: танец, у-шу, акробатика, сценическая пластика, вокал, сценическая речь, актёрское мастерство. Приглашаю к ним педагогов из Москвы — Геннадия Абрамова, к примеру. Он дважды побывал уже на сессиях. Это прекрасный специалист — завершает работу над необычной книгой — «Энциклопедия танца».
— Есть у вас иные интересы, кроме театра?
— Я не умею отдыхать. Отпуск провожу обычно у мамы в исегаче. Сижу на балконе, читаю новые пьесы. Почему так происходит? Театр для меня изначально не был главным делом жизни — некое увлечение, хобби. Потому, наверное, и осталось внутреннее ощущение от театра, как от праздника. Это, конечно, работа, но она — такая особенная, отдельная…
— Вы как-то говорили, что ваши инженерные мозги помогают вам конструировать спектакли, изобретать декорации.
— Есть такое дело. Предположим, читаю пьесу и, если она меня чем-то задевает, начинаю ощущать её пространство. Без этого просто не могу дальше фантазировать. Сценографию к абсолютному большинству спектаклей, которые идут у нас в репертуаре, придумал сам, хотя рисовать не умею совершенно. Люблю логику. Говорят, художественные натуры, как правило, отличаются её отсутствием. Но я не могу быть нелогичным. Если не просчитываю для себя образ, не понимаю его логики, то, считаю, лучше за такую работу не браться. Мне надо понимать материал на все 100 процентов. Не только чувствовать его, но и понимать, просчитывать с логической стороны. Иначе весь текст рассыпается.
— В вашем театре столь развита корпоративная культура — имеется своя философия, есть миссия, вы объединены общей целью. Наверняка имеются и собственные мифы, истории. Может, поделитесь с читателями?
— Однажды в Америке (нет, это не название фильма) с нашей труппой произошел мистический случай. Мы попали в торнадо(!). Там это довольно распространённое явление. Мы были на гастролях и переезжали из штата Мичиган в Айову. Сначала ураган был несильным. Но наш шофёр сразу проявил бдительность, оказался очень осторожным. Нам даже показалось тогда — излишне осторожным. Съехал на обочину, притормозил, заехал под какой-то гигантский мост. Прикрыл, обезопасил автобус. Мы думаем: что же такое? Нас же ждут! Мы опаздываем. Нам нужно декорации монтировать, спектакль репетировать, а он тут простаивает. Насели на него, а он отвечает: нет, дескать, никуда не поеду, не было у меня ни одной аварии, надеюсь, и не будет. В то время мимо, по шоссе, трейлеры шли и шли. Они тоже спешили, как и мы. Но они не стали пережидать торнадо. Между тем торнадо разыгрался в полную силу. Мы уже сидим, молчим. огда всё стихло, поехали дальше, и увидели все эти фуры, все трейлеры перевёрнутыми. Это напоминало картину из фильма ужасов. Жутко… Мы резко зауважали своего водителя. А он обернулся и говорит: ну что, видите? Можете посчитать, сколько их вдоль дороги лежит? А было их штук 15-20.
— Мысленно жизнь не промелькнула перед глазами?
— (смех). Я бы так не сказал, но адреналина в крови поприбавилось, точно. Все начали хихикать некстати, оглядываться по сторонам. Принялись обсуждать, а что бы было, если бы мы всё-таки поехали. то-то даже сострил на тему: погибнуть в Америке — это же здорово! Назавтра первые полосы газет пестрели бы сообщениями типа: «Гибель русской театральной труппы!». Даже почётно…
— Остроумный у вас народ…
— Не без этого.
— Вашим театром многое достигнуто. Но всё же, чего вы ещё хотите для своего творческого коллектива, своих актёров? Ну, и для себя, любимого, тоже…
— Когда мы в новое здание только переехали три года назад, казалось, — нужен покой. Успокоиться и заниматься своим делом — творчеством. Безо всяких катаклизмов. Наверное, слишком много было препятствий в жизни нашего театра: добивались помещения, осваивали его, постановки — особенно с финансовой стороны — тоже нелегко давались. Всё время приходилось что-то преодолевать, а мы ещё умудрялись и спектакли выпускать. А сейчас прошло несколько лет, и… что-то слишком уж спокойно. онечно, нужен новый поворот. Преподавательство — тоже своеобразный поворот для меня. Много своих дум, мозгов своих отдаю этому. Сам себя обучаю, много читаю на темы педагогики. Я же не занимался преподаванием актёрского мастерства.
— Вы — суровый педагог?
— Суровый — в смысле: кричу ли я, топаю ли ногами?
— И это тоже.
— Нет, в этом смысле я не суровый. Кричат обычно тогда, когда не понимают, что делать. А я понимаю, что делать. Надеюсь, так будет и дальше.